Доклад доктора теологии, пастора, ректора Теологической семинарии Евангелическо-Лютеранской Церкви Антона Тихомирова:
Расшифровка ниже:
Музыка и особенно общинные песнопения с самого начала были важным составляющим элементом лютеранского богослужения и лютеранской духовности в целом. Только тот, кто знает что понятие «Евангелие» является в лютеранской центральным, понятием без которого церкви в мире ничто остальное попросту невозможно и бессмысленно.
Только тот может оценить всю силу на мой взгляд справедливого суждения Дедо Мюллера. Он замечает, что «для Лютера музыка была своего рода естественной формой Евангелия». Перефразируя это высказывание, можно решиться на утверждение что музыка в восприятии великого Реформатора даже сама по себе имела сотериологическое качество. Если такая мысль будет преувеличением, то незначительно. Очевидно, что музыка является настолько важным даром Бога, что имеет полное право на богослужебное использование и в своем чистом инструментальной виде, но соединяясь со словом Евангелия, со спасительны словом, она обретает и вовсе невиданную мощь. При этом, разумеется, учитываем и то, что не только музыка обладает огромной силой воздействия, способной по настоящему донести до слушателей Евангельскую весть. Подобное будет справедливо и для поэзии.
Оскар Зёнген пишет о гимнах новозаветного времени, имея в виду их музыкальную и текстовую составляющую так: «Песнопение, гимн стал единственно подходящей выразительной коммуникационной формой нового эона который с приходом господа ворвался в эон старый». Известный современный богослов Аксель Денекке размышляет: «Поэзия — это оазис в пустыне, остров в море множества слов, которые мы произносим в повседневной жизни, богословской аргументации в столь порой тяжелых и сложных проповедях. Я начинаю спрашивать себя: не является ли поэзия, в конце концов, самым подходящим языком, чтобы говорить о Боге, возвещать Его слово? Не сочинять нечто о Нем, а от Него делать прозрачным вечное во времени». Эрнст Блох однажды сказал, что на это способна только музыка. Я начинаю спрашивать себя: не обстоит ли дело также и с поэзией?
Речь идет о том, что поэзия с ее образным языком способна выразить божественную истину куда глубже, чем теология с ее строгими дефинициями и догмами. В последних нам дается лишь внешнее описание божественного, в то время как поэзия дает прикоснуться к Нему Самому. Думается что Лютер, как и другие реформаторы его круга вполне согласились бы с сутью такого утверждения.
Соответственно не приходится удивляться, что уже в самом начале 20 х годов XVI века Лютер начинает сам создавать песнопения для евангелических общин и призывает к созданию своих соратников. Именно такие песнопения стали важнейшей силой для продвижения реформаторских идей. Безусловно, самым известным песнопением лютеранской церкви является лютеровский хорал Ein feste burg. Практически с самого начала это песнопение стало одним из неотъемлемых элементов лютеранской церковности.
Как известно, Генрих Гейне назвал этот гимн «Марсельезой Реформации». Он пишет «Боевой песней было это непокорное песнопение, с которым Лютер и его спутники вступили в Вормс. Древний собор дрожал от новых звуков. Черные вороны пугались в своих гнездах на его темной башне». Это песнопение «Марсельеза Реформации» сохранила свою воодушевляющую силу вплоть до наших дней». Правда надо отметить, что датировка написания песнопения 1521-м годом, которую предлагает Гейне, сегодня считается ошибочной. Равным образом, как мы еще увидим, заблуждение считать, что Ein feste Burg это своего рода боевое песнопение. Однако именно такое заблуждение во многом определило печальные стороны истории этого хорала. В XIX веке он стал, по выражению Карла Гейнста, «сигналом протестантской идентичности» и, к сожалению, своего рода гимном немецкого национал-протестантизма.
Многократно он звучал действительно в качестве боевой песни и марша. В таком качестве им злоупотребляли вплоть до абсолютного искажения исходного смысла. Например, на одном из вагонов с солдатами направлявшийся в 1915-м году на западный фронт из Нюрнберга было написано «Германия поет первую строфу: крепкая твердыня наш бог, наше доброе укрепление и оружие. Франция же поет вторую строфу: своей силой мы ничего не добьемся».
Это песнопение многократно переделывалось и пародировалось в самых разных политических целях. Чтобы назвать всего один из великого множества примеров: в социал-демократическом песеннике 1885 года появляется песня Ein feste burg ist unser bund -«Крепкая твердыня — наш союз». Нередко лютеровское песнопения в своем исконном виде или в качестве перевода становилась символом освободительной борьбы. Несколько примеров. Оно звучало в Лейпциге в 1989 году как один из гимнов мирной революции. В феврале 1899 года в качестве протеста против политики русификации на Сенатской площади в Хельсинки. Множество собравшихся возложили цветы к памятнику Александру Второму, а затем исполнили Ein feste Burg на финском и шведском языках. Многократно издававшаяся в Норвегии книга о сопротивлении нацистскому вторжению носит название по одной из строчек этого, обратим внимание, немецкого хорала: «Отнимут ли они нашу жизнь». Соответствующий перевод Ein feste Burg использовался даже в качестве песни сопротивления японской оккупации в Корее.
Разумеется, этот хорал пользовался известностью и в России. Дмитрий Мережковский в своем романе «Александр I» влагает в уста декабристу Павлу Пестелю следующие слова: » Я ведь лютеранин. У меня был один учитель в Дрездене, господин фон Зейдель, добрый старый немец, гернгутер, большой мистик. Тоже в очках, немного на вас похож. Читал Апокалипсис и говорил, что понимает все до точности. И Лютеров псалом пел: Eine feste Burg ist unser Gott. Так хорошо пел, что нельзя было слушать без слез… У Святого Августина политика — Град Божий, а у меня — град без бога».
На сегодняшний день существует не менее одиннадцати разных русскоязычных версий этого хорала. Как совершенно самостоятельных переводов, так и основательно переработанных их редакций. Многие из которых, появились уже в XIX м веке. Причем в рамках не только российской лютеранской церкви, но и разных ветвей евангельского движения. В ходе анализа лютеровского текста я затрону в качестве наглядной иллюстрации и некоторые особенности этих переводов. За скобками своего рассмотрения я оставляю музыкальную составляющую. Отмечу лишь, что автором музыки большинство исследователей считают самого Мартина Лютера. Хотя есть предположение о том, что он написал ее в сотрудничестве со своим соратником и главным композитором Реформации Иоганном Вальтером.
Сегодня большинство исследователей склоняются к мнению, что Ein feste Burg возник между 1527-м и 1529-м годами. В таком случае он является реакцией на множество негативных событий пришедшихся на этот период, в числе которых политические и экономические неурядицы, эпидемия чумы, а также тяжелые приступы физических болезней и острые периоды отчаяния у самого Лютера. В этом смысле данный хорал, вопреки впечатлению которое может возникнуть при первом взгляде на его текст, ни в коем случае не боевая песнь и не гордый гимн Реформации, а песнь утешения для тех кто казался запредельно тяжелой ситуации. Однако в такой ситуации песнопение легко может быть понято искаженно, что, как мы видели, не раз происходило в истории. По своей же сути, оно не призыв к борьбе как та же Марсельеза, а песня для тех, кто оказался втянут в эту борьбу и терпит в ней жестокое поражение.
Сегодня же, в нашей ситуации любые попытки усилить ее кажущийся воинственным язык, что происходит в некоторых, в том числе русских переводах, приводит лишь к обратному эффекту: смягчает все те переживания, ответом на которые стал хорал Лютера, и, соответственно, то утешение, которое он предлагает. Так происходит, например, в довольно целом неплохом переводе Александра Прилуцкого «Господь нам крепость и оплот». В нем лишения, которым подвергаются верующие, описаны при помощи образов, навеянных чисто военной ситуацией. «Пускай разрушит враг наш кров и наш очаг, и все предаст огню». Будучи созданным в мирное время, такой перевод становится довольно абстрактным и далеким от реальности. Примером другой абстракции является использование нарочито библейского политического языка. Например, как стоит в одном из переводов «Когда враги голодным львам нас кинут на съедение».
Иначе дело обстоит, например, в переводе, который впервые появился на рубеже XIX-XX веков в Прохановском сборнике «Гусли». Невзирая на явные переклички с пафосной революционной лирикой конца XIX века, в нем все же описываются конкретные угрозы арестов и погромов, которым могли подвергаться евангельские верующие в Российской Империи. «Да не вселиться в душе страх, когда вражда порою как буря страшная в полях несется над землёю. Когда толпа людей берет нас от друзей и хочет все отнять». Это делает данный текст очень жизненным и близким для его адресатов, живших во время создания, хотя и сильно смягчает язык Лютера.
В ряде других русских переводов угрозы для верующих сводятся почти исключительно к внутренним человеческим слабостям, страстям и соблазнам этого мира. Так, например, в одном из переводов о Боге говорится: «Хранит он душу от невзгод и от страстей лукавых». Или в другом: «Соблазнов полон этот мир. Во зле мы утопаем. Но враг меня не соблазнит».
Песнопение Лютера, как мы видим, состоит из четырех строф. О логике его построения и структуре ведутся серьезные споры вплоть до предположений, что изначальное количество и порядок строф были иными. В любом случае интересно, что хотя некоторые русские переводы ограничиваются тремя строфами, опуская, как правило, либо третью, либо четвертую, ни в одном из них не появляется дополнительных свободных досочиненных строф, что встречается не так уж редко в случае других песнопений. Уже этот факт показывает огромную, можно даже сказать каноническую, значимость лютеровского песнопения даже за пределами собственно лютеранства. При этом, разумеется, логика построения текстов в каждом отдельном случае перевода может быть совсем иной, чем в оригинале.
Язык, который использует реформатор, в своем хорале крайне неудобен. Во-первых, он заостренно говорит о некоторых могущих показаться неприятными и непонятными истинах лютеранского вероисповедания. В первую очередь это относится к уже упомянутому началу второй строфы. Mit unsrer Macht ist nichts getan, wir sind gar bald verloren «Своей силой мы ничего не добьемся мы вот-вот потерпим поражение». Это ясное признание своего собственного бессилия в борьбе с дьяволом. Понятно, что далеко не каждый верующий согласиться с подобным принципиальным, так сказать, пораженчеством. Так в одном из русских переводов принадлежащих некой Нине Кан на этом самом месте появляется следующие откровенно смягчающие лютеровское утверждение строки: «и не всесилен тут народ. Нам тут нужна подмога». Чуть дальше автор перевода и вовсе утверждает: «А я с нечистой силой бьюсь, покуда сердце бьется. Чертей не очень я боюсь мне это удается».
Во-вторых, песнопение содержит богословски крайне рискованные и даже некорректные высказывания. Самым известным здесь, пожалуй, является прямое отождествление Христа и Бога Саваофа во второй строфе.
В-третьих, целый ряд его выражений сегодня воспринимаются как архаичные, не до конца ясные в языковом смысле, или могущие иметь несколько разных толкований. Примеров много, но пожалуй наиболее известное тёмное место в данном хорале — это конец третьей строфы, где утверждается что ein Wörtlein kann ihn fällen «его может сразу одно словечко». О смысле этого выражения «одно словечко» высказывалось множество предположений: от имени Иисуса Христа или слова «есть» во фразе «сие есть тело Мое» из евхаристического канона, которое было столь важно для Лютера в его диспуте с Цвингли, как раз в 1529 году, до Слова Божьего в абстрактно-телогическом понимании. На мой взгляд, это «словечко» не стоит отождествлять ни с каким либо конкретным словом, ни со Словом Божьим в строгом догматическом смысле. Лютер просто презрительно высказывается о дьяволе, подчеркивая его абсолютное бессилие перед самым безыскусным словом провозвестия.
В русских переводах мы видим несколько возможных толкований. В уже упомянутом тексте Прилуцкого «слово» пишется с заглавной буквы, а в следующих строках это выделение подчеркивается еще сильнее: «и неизменен в Слове Бог, оно прибудет с нами, исполнено святых даров на поле нашей брани». Таким образом, здесь речь идет именно о Слове Божьем в самом что ни на есть догматическом и высокоцерковном смысле.
В упомянутом также переводе Нины Кан мы можем найти откровенно курьезные высказывания. «Мы всем твоим (т. е. дьявола) делам на гибель слово знаем. И словом тем мы все сильны, оно повсюду с нами. То слово помнить мы должны и жить его дарами». Здесь все выглядит так, как если бы речь шла о некой магической формуле, которая, однако, остается неназванной.
И наконец, в-четвертых, Лютер крайне жестко описывает опасности которым подвергаются верующие и предлагает могущие показаться нам сегодня весьма сомнительными утешения. Это касается в первую очередь четвертой строфы песнопения. Статья, посвященная песнопению Ein feste Burg в справочнике к Евангелическому церковному сборнику песнопений, изданному в Германии, начинается с описания небольшой, но очень знаковой сцены. «На погребении одного старого пастора еще раз исполнялась его любимое песнопение лютеровское Ein feste Burg. Рядом со мной стоял молодой человек. Как и прежде, он уверенно пел вместе со всеми. Но в конце последней строфы он внезапно замолк. «Отнимут ли они нашу жизнь, имущество через детей и жен. Ну и пусть». Этого он, оставаясь честным, очевидно произнести не мог. Однако последнюю строфу он подхватил снова: «Царство все равно будет принадлежать нам».
Эти лютеровские слова действительно могут показаться жестокими. Стоит ли Царство Божье таких жертв? Это естественный и вполне понятный вопрос. Однако нужно учитывать что хорал Лютера написан во многом для тех, с кем подобное уже произошло. Он предлагает утешение уже прошедшим горе, а не высказывает радостную готовность к таким потерям. И в этом заключается его сила. В иной ситуации такие слова и правда могут быть восприняты как высшее проявление бессердечия и даже цинизма. Впрочем, стоит отметить, что в музыкальном отношении ритм как раз этих слов не слишком хорошо соответствует оригинальной мелодии. Это позволяет предположить, что они вызывали подсознательное затруднение у самого Лютера. Тем более неудивительно, что и практически во всех без исключения известных русских переводах эти строки, так или иначе смягчены.
Некоторые случаи мы уже имели возможность рассмотреть. Вот еще один пример. «И если сатана нам принесет урон, похитив жизнь и честь, ему мзды не обресть». Мы видим, что здесь отсутствует упоминание о женах и детях и знаменитое лютеровское lass fahren dahin, которое приблизительно можно передать словами: «ну и пусть», «оставь». Другой пример из русских переводов: «ты много страдал. Ты все потерял. Страдания забудь. Ты знаешь верный путь!». Здесь русские слова превращаются в довольно абстрактные большие страдания и потери.
Подводя итоги, отмечу, что лютеровское песнопение Ein feste Burg, вопреки всем связанным с ним сложностям в понимании и историческим злоупотреблениям, и адресованным ему богословским вопросам, а скорее всего благодаря всему этому действительно является подлинным гимном Реформации. Гимном, который выразил и продолжает выражать как ее самые сильные стороны, так и ее историческую обоснованность и историческую эволюцию. Отчасти это просматривается как раз на примере русских его переводов. Ein feste Burg это воодушевляющее, но и крайне неудобное песнопение, которое бросает нам, как и множеству поколений верующих серьезный вызов своим жестким, музыкальным, поэтическим и, так сказать, смысловым ритмом. Если музыка и поэзия действительно помогают нам непосредственно прикоснуться к божественному, то такое прикосновение, которое дает нам музыка и поэзия Реформации, на примере песнопения Лютера, это во многом неудобное и приводящее к внутреннему кризису, не приносящее некоего ложного успокоения, а будоражащее и беспокоящее прикосновение.
Ein feste Burg обнаруживает типичный для лютеровской Реформации отказ приводить все в гармоничную и сбалансированную систему, оказывает постоянное напряжение между непримиримыми полюсами восприятий Бога и мира. Это песнопение являет как наше тотальное бессилие перед грехом и злом, так и наше беспредельное упование на Бога, которое и есть главный смысл реформаторского вероисповедания. В этом песнопении, и в его истории, и в истории его восприятия как нигде более ясно показывается знаменитое лютеровское «вопреки», о котором пишет, например, Пауль Тиллих, цитатой из которого я и закончу свое выступление. «Все сочинения Лютера, особенно ранние, исполнены именно такого мужества. Он постоянно использует слово trotz – «вопреки». Вопреки своему отрицательному опыту, вопреки тревоге, которая господствовала в тот период истории, он обретал силу самоутверждения в непоколебимом доверии Богу, в личной встрече с Ним».